— Благодарю вас, Вячеслав Павлович, — перебил эпидемиолога руководитель районного отдела здравоохранения. — Коллеги! Этим делом занимается районная прокуратура. В интересах тайны следствия…

— Так что все-таки было в супе? — послышались вопросы из зала.

— Прошу тишины! — грозно прикрикнул главный. — Наша задача — обеспечить проведение противоэпидемических мероприятий.

— Как же мы можем обеспечить, если не владеем всей информацией? — пискнул кто-то из работников санэпидемслужбы.

— Как? Молча! — рявкнул главный. — Работать надо, а не демагогию разводить!

— А кто разводит-то? — уже чуть слышно выдохнул зал.

— Кто не работает, тот и разводит! — отрезал главный. — Итак, прошу ответственных лиц обеспечить проведение всего комплекса противоэпидемических мероприятий, включая следующие: детский сад номер шестьдесят шесть закрыть.

Провести полную дезинфекцию помещений. Провести повторное исследование на бактерионосительство всех детей, посещающих данный сад, а также персонала.

Продолжить наблюдение за больными и контактными лицами. Организовать трехкратное фагирование контактных лиц брюшнотифозным бактериофагом.

Обеспечить…

Ответственные лица молча записывали указания.

В квартире Черновых готовили поминальный стол. Со дня смерти Светы-Светочки-Светули прошло девять дней. Приехали одноклассники. Из детского сада, где работала Светлана, пришла едва оправившаяся от болезни медицинская сестра Зинаида.

Ленчик молча расставлял на столе поминальную снедь, добросовестно приготовленную мамой, молча откупоривал бутылки, молча курил на балконе. Он вообще замолчал после смерти жены. Он никак не мог соотнести могильный холмик на Южном кладбище со своей любовью к Свете. Любовью, которая должна была хранить и беречь жену от всякого дурного глаза, от бед и обид. Но не сохранила, не сберегла… «Я ее мало любил, — думал Ленчик, нарезая колбасу. — Я ее мало любил. И ничего мне от нее не осталось…»

— Давайте выпьем за Светочку, вечная ей память! Уж как я ее любила! Как родную дочь! Уж какая была умница, пусть земля ей будет пухом! — с чувством произнесла Татьяна Борисовна.

Ленчик коротко глянул на мать и молча выпил. Застолье началось, как и полагается подобным застольям, тихо и печально. Но постепенно, по мере выпитого и съеденного, молодые люди, преобладавшие за столом, задали поминальному торжеству иной, отчаянно-веселый тон.

— А помните, как Светка на фоно шикарно играла?

— Ну! А голос какой у нее был! Ей вообще в актрисы нужно было идти!

Если бы не Гришка…

Ленчик вышел на балкон. Щелкнул зажигалкой. Ему невыносимо было слушать эти слова, отделявшие от него Свету-Светочку-Светулю.

— Леня, у тебя сигаретки не найдется? — услышал он женский голос.

За спиной Ленчика возникла очкастая Зинаида. Ленчик протянул пачку, ощутил неприятный запах больницы, все еще исходивший от девушки, и опять затосковал по своей медовой Светуле — Ее отравили, — без предисловий промолвила Зинаида.

— Кого?

— Свету. И меня. И всех нас. В супе этом фасолевом ампула была какая-то. Разбитая.

— Что? — ахнул Ленчик.

— То. К поварихе нашей, Катьке, в тот день хахаль приходил. В пищеблок.

Уж не буду тебе рассказывать, чего они там делали, а только я потом пришла Катьке спину спиртом смазывать, она о конфорку спину сожгла…

— Что ты несешь? При чем тут?..

— А при том! Катька потом говорила, что это я ампулу в суп уронила. А у меня в медпункте таких ампул сроду не было. Это ампула не от лекарства была!

Что я, лекарств не видела? И Катька эту ампулу раньше не видела, это точно! Я ж за ее лицом наблюдала! Видела, как она осколки в руках крутила, ничего не понимала. А потом Катька исчезла. На следующий день. С чего бы? А я по своим каналам медицинским знаю, что у нас вроде как брюшной тиф был. Я-то суп мало ем, вот легче всех и отделалась. И Катька не ела — она гормонами насытилась, у нее сперма из глаз лилась. А Света две тарелки съела.

— Кто? Кто приходил? Кто к вам приходил? — закричал Ленчик, ухватив Зинаиду за ворот блузки.

— Пусти! — захрипела девушка. — Мишка приходил, дружок Катькин. Они там на плите трахались. Она сама рассказывала. А кастрюля рядом стояла, она сама рассказывала. А Мишкина куртка на кастрюле лежала.

— Где он? — выдохнул Ленчик.

— Мишка? Откуда я знаю? Я и фамилии его не знаю. И никто не знает.

Катька с ним на танцах познакомилась. Он спецназовец, понимаешь? Мало ли какие у них задания, понимаешь? И какими средствами они пользуются, кто знает, а? — округлила глаза Зинаида.

— Я его должен найти! Если это правда, то, что ты говоришь… Я должен…

— У меня его фотография есть! — вспомнила Зинаида. — Он к нам в детсад на Восьмое марта приходил. Цветов принес, шампанского. Он вообще добрый, Мишка этот. Мы тогда сфотографировались все вместе. Групповой портрет в интерьере детсада. Ленчик, я, может, все придумала, но я никакой ампулы в суп не кидала, честное слово! Девчонки наши все вповалку в больницах лежат. А Катька говорила, что это я… Меня уже следователь вызывал. А я что? Я ни при чем…

— Молчи! Молчи! Где у тебя фотография эта?

— Дома.

— Леня, куда ты? — вскричала Татьяна Борисовна, с ужасом глядя, как сын уволакивает из квартиры неказистую очкастую девицу.

Глава 9

ТЕРАКТ

Начальник РУВД одного из самых обширных по территории районов города полковник Алексей Васильевич Зверев потянулся в широком служебном кресле всем своим крупным телом. Полковник приближался к шестидесяти, но был еще ого-го.

Высокий, статный, с тронутыми сединой густыми русыми волосами и отменным сибирским здоровьем. Он еще раз поиграл мышцами, зевнул. Первый рабочий день после недельного отдыха давался с трудом. Собственно, с делами на сегодняшний день было покончено — выслушаны доклады подчиненных, подписаны необходимые документы, — можно было бы и домой. Но следовало еще доложиться начальнику городского управления внутренних дел — прибыл, дескать, товарищ генерал-полковник.

Но «главный» и сам отсутствовал. Находился на совещании у губернатора.

По сообщению секретаря, должен был вернуться из Смольного в конце дня. И просил всех руководителей РУВД оставаться на рабочих местах.

Значит, разнос какой-нибудь очередной предстоит, вздохнул Зверев.

— Вера Григорьевна, чайку принеси мне, голубушка, — пророкотал полковник в селектор.

Помешивая ложечкой крепчайший чай с лимоном, Алексей Васильевич с удовольствием прокрутил в памяти события прошедшей недели.

Он ездил на юбилей к отцу. Старику стукнуло восемьдесят. Люди в Сибири живут долго. Собралась почти вся семья: трое сыновей, две дочери, невестки, зятья. Внуки, правда, не приехали. Они, молодые, крутятся, им некогда. Да и то сказать, вся молодая поросль фамилии Зверевых разметалась по заграницам. Кто в Америке, кто в Европе. До Сибири далеко. Дочка самого Алексея Васильевича училась в Пенсильванском университете. Вытянешь ее оттуда, как же. Впрочем, и супруга полковника от поездки отказалась:

— Мне, Лешенька, эти прелести деревенские не по возрасту.

По косметичкам шляться — это ей по возрасту, а свекра поздравить — нет.

Дура баба. Впрочем, без нее даже лучше. Оттянулся вволю. Где еще можно пить ведрами чистейший маманин самогон, лопать мешками знаменитые сибирские пельмени, париться до одурения, выскакивать нагишом на снег, кидаться в братовьев снежками, снова нырять в темный жар истопленной по-черному баньки и выходить на белый свет трезвым, как стекло, и слабым, как новорожденный младенец? Чтобы поспать часок-другой и начать все сначала. Да еще успеть потискать темным вечером в той самой баньке молодую, сладкую соседскую бабенку.

Где еще может так расслабиться начальник РУВД одного из крупнейших районов Санкт-Петербурга? В Европе какой-нибудь? Да на черта нам эти Европы? Лучше деревенской бани, да пушистого белого снега, да сибирских пельмешек ничего на свете не изобретено.